Осип Эмильевич Мандельштам 1891 -1938 Содержание Истоки

Осип Эмильевич Мандельштам 1891 -1938

Содержание Истоки Камень и воздух Море и вино Прах и пыль Образ века Молчание Толпа Почва

Истоки Ощущение рубежа веков как времени рождения трагического, обречённого поколения было присуще Осипу Мандельштаму всегда. О дате своего рождения он сказал незадолго до смерти в «Стихах о неизвестном солдате» (1937 г. ): …Я рождён в ночь с второго на третье Января в девяносто одном Ненадёжном году – и столетья Окружают меня огнём.

Флора Осиповна Вербловская, мать поэта. Фотография. Эмиль Вениаминович Мандельштам, отец поэта. Фотография 1896 г.

Ося Мандельштам. 90 -е годы Осип Эмильевич Мандельштам родился в Варшаве, в еврейской семье. В 1891 г. родители будущего поэта переехали в Петербург. Отец Мандельштама был небогатым торговцем кожами (как вспоминал поэт, кожами пропахло всё в доме). Эмиль Вениаминович много читал, но понемецки говорил лучше, чем порусски. Мать, Флора Осиповна, пианистка и учительница музыки, знала и любила русскую культуру. Однако, по свидетельствам друзей Мандельштама, и она говорила на не совсем чистом русском. Не случайно Мандельштам в книге биографических очерков «Шум времени» называл семью «косноязычной» . Не отсюда ли речевые неправильности (иногда нарочитые) в его стихах?

Мандельштам окончил Тенишевское училище – одну из лучших петербургских школ. Революцию 1905 -го он воспринял как «славу века» и дело доблести. В 1907 г. отправился за границу. Жил во Франции и Германии, посещал Италию и Швейцарию. Цель поездки – продолжение образования. Заодно Мандельштам пытался лечиться от врождённого сердечного невроза: при сильном волнении он начинал задыхаться. Но до конца жизни так и не вылечился. С осени 1909 -го по весну 1910 -го он слушал лекции в Гейдельбергском университете, изучал европейскую философию, но курс не окончил (как и историко-филологический факультет Петербургского университета, который от случая к случаю посещал в 1911 -1917 гг. ).

Автопортрет В поднятьи головы крылатый Намёк – но мешковат сюртук; В закрытьи глаз, в покое рук – Тайник движенья непочатый; Так вот кому летать и петь И слова пламенная ковкость – Чтоб прирождённую неловкость Врождённым ритмом одолеть! 1914 г. О. Э. Мандельштам. Акварельный портрет 1914 г. работы А. М. Зельмановой.

В Париже он увлёкся французскими поэтами-символистами. Вернувшись в Петербург, Мандельштам ищет литературных знакомств и в 1909 г. попадает в дом Вячеслава Иванова – известного поэта и теоретика символизма. Вскоре он снова за границей и оттуда присылает Иванову несколько своих стихотворений. По точному выражению А. Ахматовой, «они хороши, но в них нет того, что мы называем – Мандельштамом» . В это время он подражал символистам – играл и упивался звуком. Часто в ущерб смыслу: Тянет, чарует и манит – Непонят, невынут, нетронут – Жребий, - и небо обманет, И взоры в возможном потонут. «Медленно урна пустая…» , 1911 г. Но одновременно в 1910 -1911 гг. в его стихах воцаряется личный опыт – сознание собственной хрупкости, эфемерности и какой-то недостоверности: Я блуждал в игрушечной чаще И открыл лазоревый грот… Неужели я настоящий И действительно смерть придёт? «Отчего душа – так певуча…» , 1911 г. Ощущение одиночества и конечности человеческого бытия, хрупкость и достоинство обречённой и непонятой творческой личности становятся главной его темой.

О. Э. Мандельштам является одним из ярчайших представителей акмеизма. Вслед за появившимися в начале 1913 г. в журнале "Аполлон" статьями-манифестами "Наследие символизма и акмеизм" Гумилева и "Некоторые течения в современной русской поэзии" Городецкого Мандельштам пишет статью «Утро акмеизма» , которая, однако, в "Аполлон" не попала и была опубликована лишь в 1919 г. В творческом развитии Мандельштама выделяются три основные фазы: ранний период, 1910 -е годы, - сборник "Камень" (1913, 1916), 20 -е годы - сборник "Tristia" (1922), "Вторая книга" (1923), "Стихотворения" (1928), проза и, наконец, период 30 -х годов московские и воронежские стихи (1935 -1937), дождавшиеся публикации спустя долгие годы после смерти автора. В соответствии с этим можно говорить о "трех поэтиках" Мандельштама, как это делает, в частности, М. Л. Гаспаров, который указывает на поэтику классическую, раннюю, затем - "верленовскую", ассоциативную, и, наконец, третью, основанную на философии Бергсона. Однако Мандельштамовская поэтика при всей сложности и многослойности всетаки едина в своих основаниях. Это поэтика классического, хотя и подвижного, равновесия, меры и гармонии, слова-Логоса, фундаментальной "материальности", "телесности" образов и их построения, "камня", связывающего хаотичную стихию жизни. Подобная поэтика, наиболее ярко выраженная в сборнике "Камень", в раннем творчестве, сохраняет свое значение и в дальнейшем. Так, в поздней работе Мандельштама "Разговор о Данте" (1933), в которой разрабатываются во многом уже иные представления поэта об эстетике, символике "камня" принадлежит существенная роль как идее взаимосвязи культур, периодичности времен и "геологических изменений" земной жизни, связи прошлого и будущего.

Музыка музык В числе лучших стихотворений раннего Мандельштама – «Silentium» , являющееся откликом на одноимённое стихотворение Тютчева. Поэта интересует тема рождения искусства из немоты; как Афродита из пены, рождается слово из музыки, и если музыка – «ненарушаемая связь» всего сущего, то отделившееся слово, вышедшее из немоты, молчания (silentium), разъединяет людей – достаточно слову вернуться в музыку, и сердцам станет стыдно за свою взаимонепонимающую раздельность. Она еще не родилась, Она и музыка и слово, И потому всего живого Ненарушаемая связь. Спокойно дышат моря груди, Но. Как безумный, светел день, И пены бледная сирень В черно-лазоревом сосуде. Да обретут мои уста Первоначальную немоту, Как кристаллическую ноту, Что от рождения чиста! Останься пеной, Афродита, И, слово, в музыку вернись. И, сердце, сердца устыдись, С первоосновой жизни слито! 1910 г.

Камень и воздух Творчество Мандельштама явственно делится на пять не столько исторических, сколько географических периодов. Первый период – петербургский, с 1909 по 1915 г. Это сборник «Камень» (1913 г. , переиздания – 1916 и 1923 гг. ) и не вошедшие в него стихи.

Название «Камень» как нельзя более удачно. Это не только каменная «желтизна правительственных зданий» , вид которых с детства мил Мандельштаму, не только каменное кружево европейских соборов и замков, которых так много в книге. Это ещё и весомость самого поэтического слова, его торжественность и многозначность: Здесь, Капитолия и Форума вдали, Средь увядания спокойного природы, Я слышу Августа и на краю земли Державным яблоком катящиеся годы. «С весёлым ржанием пасутся табуны…» , 1915 г.

Впрочем, в стихах раннего Мандельштама много не только камня, но и воздуха: Айя-София – здесь остановиться Судил Господь народам и царям! Ведь купол твой, по слову очевидца, Как на цепи, подвешен к небесам. … Прекрасен храм, купающийся в мире, И сорок окон – света торжество; На парусах, под куполом, четыре Архангела прекраснее всего. И мудрое сферическое зданье Народы и века переживет, И серафимов гулкое рыданье Не покоробит темных позолот. «Айя-София» , 1912 г. Или: Кружевом, камень, будь, И паутиной стань… «Я ненавижу свет…» , 1912 г.

Поэт мечтает из тяжёлого, но прочного материала (камня, слова) создавать лёгкие, воздушные, прозрачные конструкции: На площадь выбежав, свободен Стал колоннады полукруг, И распластался храм Господень, Как лёгкий крестовик-паук. «На площадь выбежав, свободен…» , 1914 г. Или в стихотворении «О свободе небывалой…» (1915 г. ): …Я свободе, как закону, Обручён, и потому Эту лёгкую корону Никогда я не сниму.

Камень и воздух – две определяющие стихии первой книги Мандельштама. Они слышатся в тяжеловесном шестистопном ямбе и в лёгких, воздушных коротких строках. Рифмы Мандельштама точны, стихотворения в большинстве своём лаконичны – не более четырёх, реже – пяти строф. Мандельштаму близка установка на плотность стиха, конкретность деталей: «Мороженно!» Солнце. Воздушный бисквит. Прозрачный стакан с ледяною водою. И в мир шоколада с румяной зарёю, В молочные Альпы мечтанье летит. Но ложечкой звякнув, умильно глядеть – И в тесной беседке, средь пыльных акаций, Принять благосклонно от булочных граций В затейливой чашечке хрупкую снедь… Подруга шарманки, появится вдруг Бродячего ледника пестрая крышка – И с жадным вниманием смотрит мальчишка В чудесного холода полный сундук. И боги не ведают, что он возьмет: Алмазные сливки иль вафлю с начинкой? Но быстро исчезнет под тонкой лучинкой, Сверкая на солнце, божественный лед. «“Мороженно!” Солнце. Воздушный бисквит…» , 1914 г.

В конце жизни он называл акмеизм «тоской по мировой культуре» , и в стихах его действительно множество примет и сюжетов из европейской литературы и искусства. Мир ощущается как единая, не разделённая границами родина художника. Культура для Мандельштама не просто сумма знаний или текстов, но – подобно тому, как это было в Древней Греции, - живое, подручное дело. Ему дорог греческий культ жилища, дома. Культура вместо Отечества – такова основа мировоззрения молодого Мандельштама. Человек как бы одомашнивает мир, приспосабливая его к себе, превращая в собственное хозяйство. Большинство стихов «Камня» – попытка согреть своим дыханием образы и приметы других культур, других традиций. Действие происходит то в древнем Риме, то в средневековой таверне, то в конторе Домби. Лирический герой – едет ли он в Царское Село, любуется ли Notre Dame – везде дома, все ему родственны. Где римский судия судил чужой народ, Стоит базилика, - и, радостный и первый, Как некогда Адам, распластывая нервы, Играет мышцами крестовый легкий свод. … Стихийный лабиринт, непостижимый лес, Души готической рассудочная пропасть, Египетская мощь и христианства робость, С тростинкой рядом – дуб и всюду царь – отвес. Но чем внимательней, твердыня Notre Dame. , Я изучал твои чудовищные ребра, Тем чаще думал я: из тяжести недоброй И я когда-нибудь прекрасное создам. «Notre Dame» , 1912 г. Это стихи о храме, но это не религиозные стихи: для Мандельштама религия – часть культуры, а не наоборот. Подчёркнута преемственность культур: кельтской (чужой народ), римской и христианской.

И конечно, любимое место странствий – Греция. Вот знаменитые строки: «Бессонница. Гомер. Тугие паруса…/ Я список кораблей прочёл до середины…» . Чтобы перенестись во времена осады Трои, Мандельштаму не нужно никакого усилия – за перечнем кораблей он умеет расслышать, как «. . море чёрное, витийствуя, шумит/ И с тяжким грохотом подходит к изголовью» . И как бы ни был хрупок и краток век отдельного человека рядом с непрерывным, неодолимым ходом истории, лирический герой Мандельштама чувствует, что мир без него неполон, что его голос вплетается в общий хор: На стёкла вечности уже легло Моё дыхание, моё тепло. «Дано мне тело – что мне делать с ним…» , 1909 г.

Море и вино Второй период (1916 -1921) – «крымскоэллинский» . Мандельштам много времени проводил на Украине, в Крыму и Грузии. Юг и море – пусть Чёрное, а не Средиземное – всегда связывались у поэта с античностью – одним из важнейших источников поэтики Мандельштама. В сборнике «Tristia» (издана в 1922 г. ) он проявился особенно ярко. Главный, хотя часто и не называемый герой второй книги, «Tristia» , - море; ощущение простора, открытости, связи со всем миром: Прозрачна даль. Немного винограда, И неизменно дует ветер свежий. Недалеко до Смирны и Багдада, Но трудно плыть, а звёзды всюду те же. «Феодосия» , 1919 -1920 гг. «Tristia» - книга гармоничная и мужественная. Ощущения непоправимого слома времён тут пока нет, хотя она и писалась в первые послереволюционные годы. Напротив, есть предчувствие новой жизни и новой гармонии: М. В. Добужинский. Обложка книги О. Мандельштама «Tristia» . (Книга вышла в начале 1922 г. )

Ну что ж, попробуем: огромный, неуклюжий, Скрипучий поворот руля. «Сумерки свободы» , 1918 г. Увлечённый античностью, Мандельштам с греческим жизнелюбием и римским достоинством встречал новую эпоху, ещё веря, что в ней будет место и свободе, и благородству, и музыке. Техника Мандельштама во второй книге существенно меняется. Он неуклонно движется по пути уплотнения поэтического текста. Его мысль ускоряется. «Я мыслю опущенными звеньями…» – говорил он (правда, о своей прозе, но у неё с поэзией немало общего). В ряду сложных ассоциаций остаются только первое и последнее звенья, что позволяет на пространстве буквально двух соседствующих слов сказать бесконечно много. Экономя слова, скупясь на фразы, поэт в сборнике «Tristia» мыслит уже не короткими и лаконичными стихотворениями, а строфами. Каждая строфа – законченное, внятное произведение.

Золотистого меда струя из бутылки текла Так тягуче и долго, что молвить хозяйка успела: -Здесь, в печальной Тавриде, куда нас судьба занесла, Мы совсем не скучаем, - и через плечо поглядела. Всюду Бахуса службы, как будто на свете одни Сторожа и собаки. Идешь – никого не заметишь. Как тяжелые бочки спокойные катятся дни: Далеко в шалаше голоса – не поймешь, не ответишь. После чаю мы вышли в огромный коричневый сад. Как ресницы на окнах опущены шторы. Мимо белых колонн мы пошли посмотреть виноград, Где воздушным стеклом обливаются сонные горы. Я сказал: виноград , как старинная битва, живет, Где курчавые всадники бьются в кудрявом порядке. В каменистой Тавриде наука Эллады – и вот Золотых десятин благородные, ржавые грядки. Ну а в комнате белой, как прялка, стоит тишина; Пахнет уксусом, краской и свежим вином из подвала. Помнишь, в греческом доме, любимая всеми жена, Не Елена – другая, - как долго она вышивала! -Золотое руно, где же ты, золотое руно? Всю дорогу шумели морские тяжелые волны, И, покинув корабль, натрудивший в морях полотно, Одиссей возвратился, пространством и временем полный. «Золотистого меда струя из бутылки текла…» , 1917 г.

Центральное стихотворение, давшее название сборнику, - «Tristia» (1918 г. ) – навеяно судьбой римского поэта Овидия, сосланного в далёкие Ромы (ныне Румыния), на окраину империи. Овидий для Мандельштама – образец мужества и достоинства поэта. Лирическая тема первых строф – томительное предчувствие прощания с родиной, неясность и тревожность будущего: Кто может знать при слове «расставанье» , Какая нам разлука предстоит… Поэт всегда обречён странствовать, бродяжничать, враждовать с властью. В стихотворении слышится и перекличка с современностью, с судьбой самого Мандельштама. После относительно благополучного петербургского периода ему пришлось пройти через аресты, голод, неразбериху первых лет революции. И всё это с небывалой гармонической силой переплавлено в музыку его новых стихов. Для О. Э. Мандельштама «русский язык — язык эллинистический» (см. статью «О природе слова» ). «Эллинистическую природу русского языка, говорит автор, - можно отождествить с его бытийственностью» , т. е. с представлением о реальности слова, с его номинализмом, со способностью слова сохранять свою внутреннюю форму, плоть – звучащую, говорящую и деятельную.

Прах и пыль В 1922 г. После долгих скитаний по югу России (Киев, Харьков, Крым) и поездок в Тифлис, после женитьбы на Надежде Хазиной, после смерти Блока, расстрела Гумилёва и эмиграции многих друзей Мандельштам переезжает в Москву. Поэзия этого периода (1922 -1925) пронизана ощущением конца времён или, по крайней мере, их непоправимого разлома. Но Мандельштам не теряет надежды связать распавшееся время, найти себя в новой эпохе, попытаться очеловечить её. Вслед за текучей, плавной мелодией предыдущей книги наступает период дробных и как бы сыплющихся звучаний. В стихах первой половины 20 -ых много пыли, праха, крошащегося снега. Дробится камень, оседает сухой туман, рассыпаются сухие травинки под рукой: Я дышал звёзд млечных трухой, Колтуном пространства дышал. «Я по лесенке приставной…» , 1922 г.

Образ века Зверь с перебитым позвоночником Век-властелин Век-волкодав

Наступает великая сушь – и пересыхает влага вдохновения, ещё скупее на слова становится поэт. Мандельштам предчувствует конец эпохи – да и собственную гибель тоже: Холодок щекочет темя, И нельзя признаться вдруг, И меня срезает время, Как скосило твой каблук. «Холодок щекочет темя…» , 1922 г. Век в стихах Мандельштама предстаёт как раненый зверь с перебитым позвоночником: Век мой, зверь мой, кто сумеет Заглянуть в твои зрачки И своею кровью склеит Двух столетий позвонки? Кровь-строительница хлещет Горлом из земных вещей, Захребетник лишь трепещет На пороге новых дней. «Век» , 1922 г. Излечить его может только «флейта» – сила искусства, которая связывает век минувший с веком нынешним: Чтобы вырвать век из плена, Чтобы новый мир начать, Узловатых дней колена Нужно флейтою связать.

В стихах этого времени лирический герой Мандельштама – «…чёрствый пасынок веков - / Усыхающий довесок / Прежде вынутых хлебов» . И надежда «узловатых дней колена…флейтою связать» , «своею кровью» склеить «двух столетий позвонки» оказывается иллюзорной: Я знаю, с каждым днём слабеет жизни выдох, Ещё немного – оборвут Простую песенку о глиняных обидах И губы оловом зальют. ……………… Мне хочется бежать от моего порога. Куда? На улице темно, И, словно сыплют соль мощёною дорогой, Белеет совесть предо мной. « 1 января 1924» , 1924 г. В этом стихотворении речь идёт о трагической судьбе «четвёртого сословия» –интеллигенции – верность которому Мандельштам хранит до конца: Ужели я предам позорному злословью – Вновь пахнет яблоком мороз – Присягу чудную четвертому сословью И клятвы, крупные до слез? Мандельштам раньше многих понимает жестокость новых времён. Одиночка здесь обречён. Но поэт дорожит одиночеством: «Нет, никогда, ничей я не был современник…» .

Многие образы и даже целые стихотворения начала 20 -ых гг. едва ли поддаются однозначной расшифровке. Отказ поэта от внятности здесь принципиален. Его «косноязычие» – лепет смертельно испуганного, потрясённого человека. Сломалось не только время – надломилась речь. В последнем перед пятилетним молчанием стихотворении – «Я буду метаться по табору улицы тёмной…» (1925 г. ) – поэт не случайно отказывается от рифмы. Строки уже не соотносятся между собой. Каждая живёт сама по себе, иногда обрываясь, словно в пустоту. Строфа не удерживается никаким единым сюжетом или настроением. Но всё же скрипели извозчичьих санок полозья, В плетёнку рогожи глядели колючие звёзды, И били вразрядку копыта по клавишам мёрзлым.

Молчание Во второй половине 20 -ых гг. Мандельштам занимается газетной подёнщиной, много переводит, выпускает сборник статей «О поэзии» (1928 г. ), книгу автобиографической прозы «Шум времени» (1925 г. ), повесть «Египетская марка» (1928 г. ). Но особняком в творчестве зрелого Мандельштама стоит «Четвёртая проза» (1930 г. ). Каждая строка «Четвёртой прозы» пронизана ощущением надвигающегося террора: «Животный страх стучит на машинках, животный страх ведёт китайскую правку на листах клозетной бумаги, строчит доносы, бьёт по лежачим, требует казни для пленников…» Приказчик на Ордынке работницу обвесил – убей его! Кассирша обсчиталась на пятак – убей её! Директор сдуру подмахнул чепуху – убей его! Мужик припрятал в амбаре рожь – убей его! О. Мандельштам. «Шум времени» . 1925 г.

К началу 30 -ых гг. Мандельштам сформулировал свою новую позицию: «Все произведения мировой литературы я делю на разрешённые и написанные без разрешения. Первые – это мразь, вторые – ворованный воздух» . Лирический герой будущих стихов, мало похожий на мыслителя и скитальца из первых двух книг, впервые появляется именно здесь. Вот отрывок из одного уничтоженного стихотворения: Я больше не ребёнок! Ты, могила, Не смей учить горбатого – молчи! Я говорю за всех с такою силой, Чтоб нёбо стало небом, чтобы губы Потрескались, как розовая глина. С таким мировоззрением подошёл Мандельштам к предпоследнему периоду поэтического творчества – от поездки в Армению в 1930 г. до ссылки в 1924 -м.

Никогда ещё не был Мандельштам так внятен, как в желчном, отчаянном стихотворении «Квартира тиха, как бумага…» (1933 г. ): А стены проклятые тонки, И некуда больше бежать, А я как дурак на гребёнке Обязан кому-то играть. Наглей комсомольской ячейки И вузовской песни наглей, Присевших на школьной скамейке Учить щебетать палачей. Но ещё более масштабна картина всеобщей глухоты и медленного помешательства в «Ламарке» (1932 г. ). Поэт вместе с естествоиспытателем как бы обозревает всё живое на планете: Мы прошли разряды насекомых С наливными рюмочками глаз. Он сказал: природа вся в разломах, Зренья нет – ты зришь в последний раз. Он сказал: довольно полнозвучья, Ты напрасно Моцарта любил: Наступает глухота паучья, Здесь провал сильнее наших сил. И от нас природа отступила – Так, как будто мы ей не нужны…

Толпа В московский период 1930 -1934 гг. Мандельштам создаёт стихи, полные гордого и достойного сознания собственной миссии. Пусть «непризнанный брат, отщепенец в народной семье» , одиночка, юродивый – Мандельштам тем отважнее возвышает окрепший голос против торжества жестокости и пошлости. Второй московский цикл поражает количеством сограждан поэта, которые ездят в трамваях, укладывают асфальт, ходят в парк культуры…Стихия четвёртого цикла – толпа, масса, плоть. Безнадёжно чужая, почти неодушевлённая: у толпы нет души, как нет и своей воли. …Убитые, как после хлороформа, Выходят толпы – до чего они венозны, И до чего им нужен кислород… «Полночь в Москве. Роскошно буддийское лето…» , 1931 г. Цвет толпы у Мандельштама чёрный – чернь, чёрная кровь, «самопишущий чёрный народ» . Густая бездушная масса задыхается, но не хочет вдохнуть воздух настоящей свободы и чести. Здесь нет личности – только масса: «Были мы люди, а стали людьё» .

Стихи этого периода многие литературоведы считают лучшими из всего, что написано Мандельштамом. Так считала и Анна Ахматова. В них поэт раскрепощён, снова прав перед собой и людьми, беспощадно язвителен, точен в деталях. Его лирический герой ещё хочет вырваться из одиночества, найти себе среду, читателя, но уже понимает, что роль поэта в мире – быть именно «неродным сыном» . Дважды, с интервалом в полгода, повторяет Мандельштам почти буквально: «С миром державным я был лишь ребячески связан…» (январь 1931 г. ), «Когда подумаешь, чем связан с миром, / То сам себе не веришь: ерунда!» (июль 1931 г. ). Исчезает «косноязычие» , стихи становятся ясными. Самое известное стихотворение тех лет – «За гремучую доблесть грядущих веков…» (1931 г. ): Мне на плечи кидается век-волкодав, Но не волк я по крови своей: Запихай меня лучше, как шапку, в рукав, Жаркой шубы сибирских степей… ……………………… Уведи меня в ночь, где течёт Енисей И сосна до звезды достаёт. Потому что не волк я по крови своей И меня только равный убьёт.

В конце 1933 г. Мандельштам говорит Ахматовой: «Я к смерти готов» . В начале 1934 -го читает знакомым стихотворение, открывающееся беспощадным диагнозом: «Мы живём, под собою не чуя страны…» - строчкой, которая грознее всего остального текста. В 1934 г. за это стихотворение Мандельштам оказался в ссылке. Поводом для ареста, однако, послужила не первая строчка, а портрет «кремлёвского горца» : он тешится казнями и «играет услугами полулюдей» . Но уничтожить Мандельштама пока не хотели. Резолюция Сталина – «Изолировать, но сохранить» . Мандельштама с женой выслали сначала в Чердынь – маленький деревянный город близ реки Камы. Там поэта не оставляла мания преследования. В припадке безумия он пытался покончить с собой, терзался, что на допросе назвал некоторых слушателей рокового стихотворения. . . После того, как Мандельштам выпрыгнул из окна больницы и сломал ключицу, Бухарин, поклонник его поэзии, упросил Сталина перевести поэта в Воронеж. С 1935 г. начинается последний – воронежский - период творчества Мандельштама.

Почва Даже самые горячие поклонники Мандельштама по-разному оценивают «воронежские» стихи. Владимир Набоков, называвший Мандельштама «светоносным» , считал, что они отравлены безумием. Критик Лев Аннинский писал: «Стихи эти последних лет …попытка погасить абсурдом – пересилить абсурд псевдосуществования…хрипом удавленника, клёкотом глухонемого, свистом и гудением шута» . Большинство стихов не окончено или не отделано, рифмы нарочито неточны. Речь лихорадочна и сбивчива. Но не таковы лучшие стихи того времени. Например, пронизанное скорбной гармонией стихотворение «Возможна ли женщине мёртвой хвала? . . » (1935 г. ) – на смерть бывшей возлюбленной поэта, Ольги Ваксель, покончившей с собой в эмиграции: Возможна ли женщине мёртвой хвала? Она в отчужденьи и в силе, Её чужелюбая власть привела К насильственной жаркой могиле. Ольга Ваксель

Стихия последнего цикла – почва, чернозём, «жирный пласт» . И как почва бывает то сухой и сыпучей, то чёрной, влажной и плодородной, то твёрдой, то рыхлой и послушной – так в «воронежских» стихах варьируются все основные мотивы творчества Мандельштама. Возникают темы «сыпучих» , дробных стихов начала 20 -х, образ чёрной толпы, «черноверхой массы» , крымский простор и даже петербургский камень. Только воздуха нет… Образы позднего Мандельштама каждый расшифровывает по-своему. Тут не может быть единого мнения. Поэт и не рассчитывал на широкую аудиторию, едва ли верил в публикацию большинства стихов – не оттого ли в них росло число строк, понятных только его близким. И всё-таки в главном Мандельштам твёрд и ясен: Ещё не умер ты, ещё ты не один, Покуда с нищенкой-подругой Ты наслаждаешься величием равнин И мглой, и холодом, и вьюгой. В роскошной бедности, в могучей нищете Живи спокоен и утешен. Благословенны дни и ночи те, И сладкогласный труд безгрешен. Несчастлив тот, кого, как тень его, Пугает лай и ветер косит, И беден тот, кто, сам полуживой, У тени милостыни просит. «Ещё не умер ты, ещё ты не один…» , 1937 г.

В «Воронежских тетрадях» есть «Стихи о неизвестном солдате» (1937 г. ). За два года до Второй мировой войны Мандельштам предчувствует глобальную катастрофу, грозящую гибелью всему живому ( «Будут люди холодные, хилые / Убивать, холодать, голодать…» ). И поэт задаётся вопросом: Для того ль должен череп развиться Во весь лоб – от виска до виска, Чтоб в его дорогие глазницы Не могли не вливаться войска? Интересен размер этих стихов – воющий, несущийся, мчащийся, как взрывная волна, и вместе с тем восходящий к старинному русскому маршу «Прощание славянки» . «Будет, как в «Солдате» , - задумчиво сказал однажды Мандельштам, слушая по радио международный обзор. Вернувшись из ссылки и то кочуя по московским знакомым, то снимая комнату в маленьком посёлке на Волге, Мандельштам очень мало писал и почти ничего не заканчивал. Когда в 1938 г. его вновь арестовали – по абсурдному обвинению в «троцкизме» , а на деле опять за ту же вызывающую независимость, - жена уничтожила все бумаги. Сохранились лишь «осколки» , «фрагменты» .

Фотография О. Э. Мандельштама в Бутырской тюрьме (май 1938 г. )

Выписка из протокола Особого совещания при НКВД СССР. 2 августа 1938 г.

«На этом корабле есть для меня каюта» – эта строка явственно отсылает читателя к знаменитому «Плаванию» Бодлера – стихам о смерти как отплытии от скучного и мрачного берега в сияющую неизвестность, где поэта ждёт счастье новизны. Но есть и другой настойчивый мотив мандельштамовской поэзии – «На стёкла вечности уже легло моё дыхание, моё тепло» . На могучем, вечно странствующем корабле мирового духа есть и каюта Мандельштама.

ОСНОВНЫЕ ДАТЫ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА О. Э. МАНДЕЛЬШТАМА 1891, 2 (14) января – родился в Варшаве в семье Эмиля Вениаминовича Мандельштама и Флоры Осиповны, урождённой Вербловской. 1892 – семья поселяется в Павловске. «В двух словах – в чем девяностые годы. – Буфы дамских рукавов и музыка в Павловске; шары дамских буфов и все прочее вращаются вокруг стеклянного Павловского вокзала, и дирижер Галкин в центре мира» . 1897– семья переезжает на жительство в Петербург. «Мне всегда казалось, что в Петербурге обязательно должно случиться что-нибудь очень пышное и торжественное» . 1899 – поступил в 1–й класс общеобразовательной школы кн. В. Н. Тенишева (преобразована в 1900 году в Тенишевское коммерческое училище). «На Загородном, во дворе огромного доходного дома, с глухой стеной, издали видной боком, и шустовской вывеской, десятка три мальчиков в коротких штанишках, шерстяных чулках и английских рубашечках со страшным криком играли в футбол. У всех был такой вид, будто их возили в Англию или Швейцарию и там приодели, совсем не по-русски, не погимназически, а на какой-то кембриджский лад» . 1907– 15 мая окончил Тенишевское училище. 2 октября уезжает в Париж учиться в Сорбонне. «Живу я здесь очень одиноко и не занимаюсь почти ничем, кроме поэзии и музыки» . 1909 – слушает курс лекций по стихосложению у Вячеслава Иванова в Петербурге. «Невольно вспоминаю Ваше замечание об антилирической природе ямба. Может быть, антиинтимная природа? Ямб – это узда „настроения“» . С сентября поселяется в Гейдельберге, поступает в Гейдельбергский университет. 1910 – в середине октября возвращается в Петербург. Первая публикация стихов в «Аполлоне» . «Я и садовник, я же и цветок, / В темнице мира я не одинок. / На стекла вечности уже легло / Мое дыхание, мое тепло» .

1911 – 14 марта знакомится с Анной Ахматовой. «Голос отречения крепнет все более и более в стихах Ахматовой, и в настоящее время <в 1916 году> ее поэзия близится к тому, чтобы стать одним из символов величия России» . 14 (27) мая в Выборге крещен в епископско-методистское исповедание. «Люблю под сводами седыя тишины / Молебнов, панихид блужданье / И трогательный чин – ему же все должны – / У Исаака отпеванье» . 10 сентября зачислен в Петербургский университет, «…университетский семинарий, где пять человек студентов, знакомых друг с другом, называющих друга по имени и отчеству, слушают своего профессора, а в окно лезут ветви знакомых деревьев университетского сада» . 1912 – осенью входит в группу акмеистов. «Акмеизм не только литературное, но и общественное явление в русской истории. С ним вместе в русской поэзии возродилась хозяйственная сила» . 1913 – в конце марта в продаже появилось первое издание «Камня» . «Кружевом, камень, будь / И паутиной стань: / Неба пустую грудь / Тонкой иглою рань» . 1914 – в августе откликается серией стихотворений на начало Первой мировой войны. В декабре пытается устроиться военным санитаром в Варшаве. «В Познани и в Польше не всем воевать – / Своими глазами врага увидать; / И, слушая ядер губительный хор, / Сорвать с неприятеля гордый убор!» 1915 – в конце декабря выходит второе издание «Камня» . «Уничтожает пламень / Сухую жизнь мою, / И ныне я не камень, / А дерево пою. / Оно легко и грубо, / Из одного куска / И сердцевина дуба, / И весла рыбака» . 1916 – разделенная любовь к Марине Цветаевой. Частые наезды к ней в Москву. «В разноголосице девического хора / Все церкви нежные поют на голос свой, /И в дугах каменных Успенского собора / Мне брови чудятся высокие, дугой» . 1917– Февральскую революцию встречает в Петрограде. Едет в Крым. В середине октября возвращается в Петроград. «Кто знает? Может быть, не хватит мне свечи – / И среди бела дня останусь я в ночи; / И, зернами дыша рассыпанного мака, / На голову мою наденут митру мрака, / Как поздний патриарх в разрушенной Москве, / Неосвященный мир неся на голове – / Чреватый слепотой и муками раздора, – / Как Тихон – ставленник последнего собора!»

1918 – в июне переезжает в Москву. Здесь сталкивается с чекистом Яковом Блюмкиным. Скрываясь от его преследований, возвращается в Петроград. 1919 – 1 мая в Киеве знакомится с Надеждой Хазиной, своей будущей женой. «И холодком повеяло высоким / От выпукло-девического лба» . 1920 – в Петрограде, куда Мандельштам приезжает осенью после многомесячных скитаний по России, его стихи впервые признаёт Блок. «Блок был человеком девятнадцатого столетия и знал, что дни его сочтены. Он жадно расширял и углублял свой внутренний мир во времени, подобно тому как барсук роется в земле, устраивая своё жилище, прокладывая из него два выхода» . 1921 – весной едет в Киев (через Москву) за Н. Я. Хазиной. 1922 – регистрирует брак с Н. Я. Хазиной. В Москве знакомится с Пастернаком. «<Пастернак> набрал в рот вселенную и молчит. Всегда—всегда молчит. Аж страшно» . В августе выходит из печати «Tristia» . «О, нашей жизни скудная основа, / Куда как беден радости язык! / Всё было встарь, всё повторится снова, / И сладок нам лишь узнаванья миг» . 1923 – в конце мая – начале июня выходит «Вторая книга» . В августе—сентябре в доме отдыха пишет «Шум времени» . «Мне хочется говорить не о себе, а следить за веком, за шумом и прорастанием времени» . 1924– 1925 – живет главным образом в Ленинграде. В конце апреля – начале мая 1925 года выходит «Шум времени» . Начало стиховой паузы в творчестве Мандельштама. 1926– 1927 – живет в Ленинграде и в Детском Селе. Весной и летом 1927 года пишет «Египетскую марку» . «И страшно жить, и хорошо!» 1928 – в мае из печати выходят «Стихотворения» . В июне – сборник статей «О поэзии» . «Случайные статьи, выпадающие из основной связи, в этот сборник не включены» . В сентябре – «Египетская марка» . Осенью – завязывается тягостная история с переводом «Тиля Уленшпигеля» , приведшая к обвинению Мандельштама в плагиате и разрыву с писательским миром. «Нет, уж позвольте мне судиться! Уж разрешите мне занести в протокол. Дайте мне, так сказать, приобщить себя к делу! Неотнимайте у меня, убедительно вас прошу, моего процесса! Судопроизводство еще не кончилось и, смею вас заверить, никогда не кончится» . 1929– 1930 – живет в Москве. В начале апреля 1930 года едет с женой в Сухум, а оттуда в Тифлис и в Ереван. Знакомится с Борисом Кузиным. После многолетнего перерыва вновь пишет стихи. «Ах, Эривань, не город – орешек калёный, / Улиц твоих большеротых кривые люблю вавилоны. / Я бестолковую жизнь, как мулла свой Коран, замусолил, / Время своё заморозил и крови горячей не пролил» .

1931– 1933 – возвращается в Москву, где живет вплоть до своего ареста. В конце 1931 года работает над «Путешествием в Армению» , которое печатается в майском номере «Звезды» за 1933 год. В мае— июне 1933 года в Коктебеле пишет «Разговор о Данте» . «Нужно быть слепым кротом для того, чтобы не заметить, что на всем протяжении „Divina Commedia“ Дант не умеет себя вести, не знает, как ступить, что сказать, как поклониться» . Осенью создаёт антисталинское стихотворение «Мы живём, под собою не чуя страны…» . Поселяется в кооперативной квартире в Нащокинском переулке. 1934 – в середине апреля едет в Ленинград, даёт пощёчину А. Н. Толстому как председателю третейского суда за уклончивое решение по делу об оскорблении Надежды Мандельштам писателем А. Саргиджаном. Возвращается в Москву. В середине мая – обыск и арест за стихи «Мы живем, под собою не чуя страны…» . Приговор – высылка в Чердынь. В Чердыни предпринимает попытку покончить с собой. «Подумаешь, как в Чердыни—голубе, / Где пахнет Обью и Тобол в раструбе, / В семивершковой я метался кутерьме!» После личного вмешательства Сталина, спровоцированного в первую очередь заступничеством Н. И. Бухарина, Чердынь заменяют на Воронеж, куда Мандельштамы прибыли в начале июля. 1934– 1937 – находится, вместе с добровольно сопровождающей его женой, в воронежской ссылке. «Я около Кольцова / Как сокол закольцован – / И нет ко мне гонца, / И дом мой без крыльца. / К ноге моей привязан / Сосновый синий бор. / Как вестник без указа, / Распахнут кругозор» . В конце марта знакомится и сближается с высланным в Воронеж из Ленинграда Сергеем Рудаковым. С апреля 1935 года, после большого перерыва, вновь начинает писать стихи. В сентябре 1936 года познакомиться с Мандельштамами приходит Наталья Штемпель. В январе 1937 года резко обостряются жизненные обстоятельства поэта. «Здесь, в Воронеже, я живу как в лесу. Что люди, что деревья – толк один. Я буквально физически погибаю» . В феврале 1937 года работает над «Стихами о неизвестном солдате» и над благодарственным длинным стихотворением о Сталине «Когда б я уголь взял для высшей похвалы…» . «Сжимая уголек, в котором всё сошлось, / Рукою жадною одно лишь сходство клича, / Рукою хищною – ловить лишь сходства ось, – / Я уголь искрошу, ища его обличья» . 16 мая – последний день ссылки, получает разрешение выехать из Воронежа. Возвращение в Москву. В конце мая узнаёт о запрете проживать в столице. С этой поры мечется между дальним и ближним Подмосковьем, Ленинградом и Москвой. Зимой Мандельштамы переезжают на жительство в Калинин 1938 – до начала марта живут в Калинине. «Хочу написать настоящее письмо – и не могу. Всё на ходу. Устал. Всё жду чего-то» . 8 марта приезжают в санаторий в Саматихе. 2 мая Мандельштама здесь арестовывают. 2 августа объявлен приговор: пять лет лагерей за контрреволюционную деятельность. Этап на Дальний Восток. 27 декабря Осип Мандельштам умер в лагере на Второй речке.

Литература Мандельштам О. Э. Стихотворения. Проза/ Сост. Ю. Л. Фрейдин. Предисл. , коммент. М. Л. Гаспаров. Подготовка текста С. В. Василенко. Худож. В. В. Медведев. – М. : СЛОВО/SLOVO, 2001. – 608 с. Мандельштам О. Э. Сочинения. В 2 -х т. Т. 2. Проза/ Сост. и подгот. текста С. Аверинцева и П. Нерлера; Коммент. П. Нерлера. – М. : Худож. лит. , 1990. – 464 с. Гаспаров М. Л. "Поэт и культура (три поэтики Осипа Мандельштама)" (Часть 1) Лекманов О. Осип Мандельштам. ЖЗЛ. – М. : «Молодая гвардия» , 2009. Энциклопедия для детей. Т. 9. Русская литература. Ч. 2. ХХ век/ Глав. ред. М. Аксёнова; метод. ред. Д. Володихин; отв. ред. Л. Поликовская. – М. : Аванта+, 2004. – 688 с. : ил.

Спасибо за внимание! Презентация подготовлена студенткой 4 курса факультета филологии и журналистики Камаевой Анной. 2010 г.